Про клады

Портной один на краю города, у реки Камы жил; вода под самые стены подходила. Были у него работники. Вот раз идет он по базару и попадается ему чувашенин. «Слушай, говорит, у тебя, портной, в доме клад есть». Тот смеется. «Где это?» — «Да в хлеве, как войдешь — так направо, в углу, к реке». — «Врешь ты, говорит, все, старый хрыч! Какой у меня клад?» — «Нет, не вру. Отрой его — богат будешь!» — «Ну, говорит, тебя! Вот выдумал!» И пошел домой. «Ну, коли не хочешь, как хочешь. После каяться будешь, станешь меня искать». И пропал из виду. Дома портной и раздумался: «А что не попытать? Дай, порою». Пошел искать этого чувашенина; нашел. Тот согласился. «Только с условием, говорит, с рабочими поделись; не поделишься — не дастся, и если в мысль тебе придет не делиться, клад уйдет, когда копать будешь». — «Хорошо». — «Достань икону, три свечки и заступ, а работника одного рыть заставь». Вот пришел портной домой, одного работника оставил на ночь дома. Праздник был, все гулять ушли, он ему и говорит: «Останься, ты мне понадобишься; не ходи нынче гулять. Будем клад рыть». — «Ладно». Пришел ночью чувашенин, пошли в хлев, икону поставили, свечи зажгли. Работник с хозяином роют яму в углу, а чувашенин молитвы читает заговорные, чтобы клад остановить. Только портной роет и думает: «Что это я, неужто своим добром с работником буду делиться? Чай, на моем дворе-то, а не на его?» Как подумал про это, поднялся шум, икону зa дверь выкинуло, свечки потухли, и загудел клад, в землю пошел. Стало темно, и давай этого портного по земле возить; возит да возит (нечистая сила). Чувашенин говорит работнику: «Кинься на него! Упади!» Тот упал на хозяина: их двоих стало из угла в угол таскать. Насилу знахарь остановил заговорного молитвой. Клад ушел, а чувашенин после и говорит портному: «Вот не хотел поделиться, он и не дался тебе; а теперь в этом доме тебе не житье: нечистая сила тебе в нем не даст — все растащит». Портной видит, что плохо дело, взял да от реки и переселился выше, в другое место, и опять, как был бедный, таким, же и остался. Не умел взять. Записано от Н. Г. Потанина, в Симбирске.

Старик один в подполе клад зарывал, а сноха и видела. Вот он зарывает и говорит: «Чьи руки зароют, те руки и отроют». На другой день старик и помер. Сноха стащила его мертвого в подпол и давай его руками клад отрывать, да приговаривать: «Чьими руками зароется, теми и отроется! Чьими руками зароется, теми и отроется!» Ей клад-то и дался.

Недалеко от Чердаклов (Самарск. губ., Ставропольск. у.) есть дуб; под ним лежит клад. Вот раз мужики пошли его рыть, ружье на всякий случай взяли. Пришли; видят — около дуба (с полунoчи) ходят черные кошки крyгом. Стали они смотреть, глаз отвести не могут. Закружилась у них голова, и попaдали мужики нaземь. Очнулись, хотели рыть, а кошки опять хороводиться пошли, то влево, то вправо. Так и бросили: страшно стало. Говорят, что на этом дубе повесился тот, кто клад зарыл. А. В. Чегодаев, в Симбирске.

В селе Новиковке по лесам разбойники сильно прежде шалили. У мужиков, промышлявших разбоем, не одно мертвое тело, случалось, на гумне, в соломе лежало. Бывало в кабаке перекоряться начнут и припомнят друг дружке: «У тебя, вора, на гумне-то что?» — «Что?» — «Поди зaвальня три валяются!» (а зaвальнями мертвые тела они звали, потому что в солому заваливали). Вот одного такого разбойника поймали; повинился он, что людей грабил, багром телеги из-под яру в воду стаскивал, убивал. Посадили его в острог. Он, для того чтоб у Бога замолить, чтобы выпустили его, написал к любовнице письмо. В письме пишет, что надо рыть под дубом; там есть ход (лестница) и в подвале золото. «Часть этого золота, говорит, возьми и отдай на ризу Божьей Матери в церковь». Письмо долго ходило по рукам, но клада не нашли.

Возле села Красная Река (Самарск. губ., Ставропольск. у.) есть клад, недалеко от леса, в пещере. В ней стоят лодки и кадушки с деньгами. Дверь в пещеру отворяется накануне перваго дня Пасхи. Тот может добыть этот клад, кто поматерно не выругается. Клад и до сих пор не тронут.

Один дворовый человек (истопником он у господ был) нанялся в Симбирске Москвитинов сад чистить с другими рабочими. Работали под горой, а есть наверх ходили, к амбарам; там и изба была. Вот раз он приходит; вдруг из-под амбара козленок к нему и кинулся. Он его взял да на плечо к себе и положил; гладит, держит за задние ноги и приговаривает: «Бяшка, бяшка!» А козленок-то ему в ответ и передразнивает: «Бяшка, бяшка!» Работник испугался, схватил козленка за задние ноги да об землю и ударил. Смотрит — а козленок опять под амбар. От страха работник тут же на месте упал; хворал после этого и вскоре умер. А это ему видно клад давался.

Недалеко от Тагая (Симбирск, губ.) мужик раз лошадь искал. Шел, шел, доходит до крутой горы. Видит: в ней дверь; он вошел. В первой комнате все лодки с золотом; пошел дальше (а комнат много), в последней комнате стол накрыт, а за ним сидит немая девица. На столе — вино и закуска. Вот он подошел, взял золотую чарку, налил вина и выпил; кубок — за пазуху и во все места золота из лодок насыпал. Выходит, а над дверями серебряные наборные уздечки висят. Он взял одну; как только вышел, напал на него конный народ, вроде казаков, избили его и отняли деньги. Уцелел один кубок да несколько золотых. Принес он кубок тагайскому попу и рассказал все. На кубке был вензель Петров и на деньгах тоже. После все это у судейских пропало.

В Саратовской губернии, в Кузнецком уезде, возле с. Елюзани клад есть: в озеро, на цепях бочки с золотом опущены. Тут прежде разбойники жили и оставили все награбленное добро в озере, а для того чтобы никто не узнал, куда они дели золото, сносили его в воду, по ключу; по нем и от озера шли и к озеру. Озеро почти все теперь илом занесло, и клад никому еще не дался.

На Волге Воробьёва гора есть; в ней пещера Стенькина; а в пещере золота — конца-краю нет: все награбленное в нее складывал. У входа в пещеру старик сидит, подает кружку соплей и говорит: «Выпей, тогда клад дастся!» Охотников не выискивается.

Раз человек десять пошли клад рыть в лес. С ними и свяжись один шутник. Дорогой он поотстал, а те вперед целиком пшеницей идут, тропу проложили. Он сзади шел да колосья через тропу-то и связал. Вот они пришли к месту, стали рыть, а он в стороне притаился да стонет. Те и стали переговариваться: «Ты это?» — «Нет». — «Кто-то стонет будто...» Он как заревет — они и давай Бог ноги! Побежали тропой-то, как до зaвязи добегут — грох об землю! Задние набегут, да через передних-то грох! Обеспамятели со страху: насилу домой пришли. А тот хохочет сидит. Уж после они его, как узнали, ругали, ругали... Записано в Симбирске.

Симбирский богач Твердышов, говорят старожилы, зашил собственноручно в подушку все свои бумажки и просил своего приказчика положить эту подушку в гроб ему, под голову. После смерти Твердышова, родственники умершего засадили приказчика в острог за скрытие денег. К приказчику во сне явился Святитель Николай Чудотворец и посоветовал ему объявить родственникам Твердышова, что деньги покойным зашитыв мертвую подушку и лежат с ним в гробу. С разрешения губернатора, в присутствии начальства и кладбищенского священника, могила Твердышова была разрыта, открыта гробовая доска, но деньги взять было нельзя, потому что вокруг головы мертвеца обвилась страшная змея и бросалась на всех, кто только близко подходил. Говорят, что священник будто бы проклял Твердышова, и он провалился в бездонную пропасть.

Один татарин зарыл клад навечно с таким приговором у себя на дворе: «Как стрела высоко улетит, так пусть клад в землю уйдет!» Так словно кто его на этом месте по голове ударил: он час без памяти лежал, а его согнуло в турий рог с того времени.

Один богатый брат, желая раз ночью подсмеяться над своим бедным братом башмачником, поднял на улице дохлую собаку и бросил ему в окно, да сказал: «На те, проклятый! Одолел ты меня, попрошайка!» А вышло, что дохлая-то собака в избе бедняка рассыпалась золотом. Бедный брат проснулся от звона; слышал братнину ругань, встал и, увидав груду золота, поблагодарил брата за помощь. С того времени он разбогател, а богатый брат обеднел, промотался весь.

Две хлебницы рыли по нaслуху, недалеко от Конной слободы, на валу. Когда эти хлебницы уж вырыли кинжал и пистолет, вдруг услыхали, что по горе, от храма Иоанна Предтечи пошел сильный гул. Было это около полудня, летом. Взглянули они по направлению гула и увидали тройку лихих коней, которая скакала во весь дух с горы и быстро, с треском и шумом выехала из Конной слободы на большую московскую дорогу. Тройкой правил красивый кучер средних лет, одетый в черную бархатную безрукавку, в бархатных штанах, в поярковой шляпе с красными лентами. С ним рядом на козлах сидел красавец-казачок, а в самой коляске — важный барин. Выехала тройка на дорогу, остановилась; барин слез с коляски, казачок спрыгнул с козел и пошел вдоль дороги вприсядку плясать; барин заложил руки назад, склонил голову и пошел впереди лошадей, а кучер шагом поехал за ним. Казачок так лихо, так чудно плясал, что хлебницы на него засмотрелись, да еще думали в это время и о том, как бы о себе не дать барину подозрения к тому, что они роют деньги, и чтоб он из любопытства их не спросил. Лишь тройка поравнялась с ними, они увидали, что из реки Свияги вылез страшного роста солдат, подошел к казачку, схватил его на руки и понес в омут, под водяную мельницу. Барин сел на лошадей; кучер ударил по всем по трем возжами, гаркнул на них, и с посвистом молодецким тройка полетела вдоль дороги столбовой, только пыль взвилась за нею столбом! Солдат дошел с казачком до омута, бросился туда и пропал. Это видение так испугало кладоискательниц, что они перестали рыть клад и почувствовали, что сердца у них замирают, руки и ноги дрожат; они отправились домой, однако яму завалили снова и рассудили так, что это им клад давался, да не сумели они его взять, подойти к нему с молитвой и дотронуться.
После этого нашли они одного начётчика-чернокнижника, который по черной книге им прочитал, чтоб они отправились этот клад рыть на Пасху, между заутреней и обедней, и взяли с собой по яичку, и кто бы с ними на валу ни встретился, тотчас же похристосовались. Они испекли себе по три яичка, окрасили их и положили в подоткнутые передники, чтоб им скорее можно было похристосоваться. Пришли на вал, начали рыть клад и, спустя короткое время, заступом стали задевать за чугунную доску. И пошел от Баратаевки гул, зык, рев такой, что земля под ним задрожала!.. Услыхали они страшный крик и видят — по валу идет к ним медведь — не медведь, человек — не человек, а сами не могут понять, что за чудовище. По одеже будто солдат! Глазищи — как плошки; так и прядают, как свечи; рот до ушей, нос кривой, как чекушка, ручищи — что твои грабли; рыло все на сторону скошено... Идет это чудовище, кривляется на разные манеры и ревет так, что земля стонет и гудит. Вот они встали рядом, оперлись на заступы, припасли яички и думают: «Только подойдет этот клад, мы ту же секунду с ним и похристосуемся». Чудовище медленно подошло, да как топнет, да рявкнет: «Вот я вас, шкуры барабанные! Так тут-то вы ребятишек зарывaте!» Поднял над ними престрашный кулачище; они испугались, бросились от него бежать что есть духу, а чудовище все топало да кричало: «Вот я вас, шкуры эдакие!» Бежали они до паперти храма Иоанна Предтечи; тут без памяти и упали. Их добрые люди отпрыскали водой и привели в чувство, думая, что с усердными христианами случился обморок в храме. Когда те опомнились, пришли домой, чернокнижник сказал им, что они уж больше не найдут этого клада, что он ушел в землю и что узнал он об этом по гулу, который раздавался по большой дороге.