Как – то лет 300 назад, по долине журчал горный поток, как и теперь возле него, зеленели красивые сады, а на пороге деревни возвышался стройный минарет Отузской мечети.
Не далеко произрастал старый орех, а возле его стояла бедная сакля ходжи Курд-Тадэ.
Сколько существует деревня, не было более праведного человека.
Никто, не когда от него не слышал неправды, и всегда он мог утешить нуждающихся в горе и в беде. Бедняк не боялся отдать другому кусок хлеба, а на оставшиеся копейки сходить в Мекку и вырыть по пути два фонтана, чтобы бедный путник мог утолить жажду.
Святое дело, за которое Пророк открывает правоверному ворота в рай.
-Святой человек, говорили в народе, и каждый с благоговением прижимал руки к груди, завидев идущего на намаз хаджи. Должно быть ангелы божьи поддерживали его, когда старые ноги поднимались по ступенькам минарета, откуда он каждый день слал во все стороны свои заклинания.. И спокойно и тихо было на душе; светло-точно Божий луч начинал уже доходить до него с высоты небесного престола.
Хоть и стар был хаджи Курд-Тадэ, но всегда улыбался, когда глядел на свою Раймэ, земной отзвук гурий, которые ждали его со временем в раю…
Когда падала фата и на святого хаджи глядели её жгучие глаза, полные ожидания и страсти, сердце праведника, как чистый родник, темнилось отражением греховного ведения.
Потихоньку начал забывать хаджи старую Гульсун, верную спутницу жизни. А Раймэ, ласкаясь к старику, шептала давно забытые слова и навивала сны давних лет. Летело время, свивая вчера и сегодня в одну пелену. Как то раз вернувшись из сада, старик не узнал прежнею Раймэ. Такие глубокие следы страданий отпечатались у неё на лице; такое безысходное горе было в её взоре.
- Что с тобой Раймэ, подумал он, но не сказав не слова, потому что замкнулись её уста.
И ночью подул горный ветер и донёс до спящего Курд-Тадэ, речь безумия и отчаяния.
- Милый, желанный, свет души моей. Вернись. Забудь злую чаровницу. Вернись к своей любимой, как ты её называл. Скоро старый смежить очи, и я буду твоей, женой, маленькой, лучистой Раймэ.
Проснулся Курд-Тадэ и не нашёл рядом с собой юного тела, а на пороге дома в безысходной тоске стенала, сжимая колени, молодая женщина.
Потихоньку наступал рассвет. Скоро муэдзин пропоёт с минарета третью ночную молитву.
Хаджи незамеченный никем, вышел из усадьбы и пошёл к Папас-тепэ. Когда- то на середине горы находился греческий храм, и от развалин его вилась по скале на самый катык узкая тропинка.
Никто не видел, как взбирался по ней старый хаджи, как припал он к земле на вершине горы, как крупная слеза скатилась впервые из глаз святого.
Не знал хаджи лжи. А ложь, казалась, сейчас находилась с ним рядом и обвивала его, отделяла, как густой туман, душу его от вершины горы, к который он припал.
И услышал он голос Духа. И ответил хаджи на этот голос – голосом своей совести:
- Пусть молодое вернётся к молодому и пусть у молодости будет то, что боится потерять.
Если угодна моя жизнь Аллаху, пусть Великий благословит моё моление.
И в молении, не знающем себя, душа святого медленно начала отделятся от земли и уносится вдаль к небесам. И запел в третий раз муэдзин.
И голос с неба сказал далёким эхом: - Да будет так. С тех пор на гору к могиле к святому ходит отузские женщины и девушки, когда хотят вернуть прежнюю любовь.
