Про атамана Сарынь Позолоту

Аксенова закутка

Стремится вверх по Волге челн просмоленный, со встречной волной разговор ведет, к левому лесному берегу жмется, торопится, на воде быстрый след оставляя. Молчат, на весла наваливаясь, гребцы угрюмые, и злая печаль на их лицах при закатном солнышке еще злее кажется. Давно плывут. И кто бы ни встретился им из простых людей, по воде плывущий или по берегу идущий, ко всем одно слово нетерпеливое:
— Не слыхано ли про инока Макария, целителя из Печерской обители?
Так плыли шестеро молодцов до утра и, ничего не дознавшись, свернули в устье родной реки, что с Волгой сливалась. Тут им оборванный смерд на глаза попался, что в липняке по берегу лыки на лапти драл и лубки для мочала в бочажинах замачивал. В сермяжине на голо плечо, в худых портах, не унимаясь, от овода мужик отмахивался. Не сразу дошло до его разума, о чем молодцы спрашивают. Да и комар жужжал, тучей кружась, покоя не давал.
— Монахов с иноком Макарием? Не слыхано. Вот по весне, по большой воде, проплыли вверх по Узоле на двух челнах, только, кажись, не монахи, а люди вольные. Да вы, молодцы, во Аксенову зимницу наведайтесь. Место приютное, для вольных людей надежное!
Как не знать молодцам зимницы Аксеновой! Самим не раз доводилось в ней, среди леса, отсиживаться, от воевод хорониться. Притаились в приузольских лесах деревушки никому не ведомые, упрятались в глухомань далекую от засилья боярского, ярма басурманского. На смердах одежка убогая, сами круглый год полуголодные, а с вольной братией при случае последним поделятся. В просторной да приземистой зимнице старец Аксен испокон века живет, и кто летами старше: жилье или хозяин — о том мало кто помнит. В молодости с вольницей по Волге и по суху ходил, ненавистных бояр и басурман при случае как мух давил. И летела о нем слава грозная как о разбойнике безжалостном. К самой старости Аксен боговым слугой поприкинулся, в глухомани, притаясь, век доживал. А зимней порой, студеной да неудачливой, лихих молодцов у себя укрывал. И слыл среди смердов приузольских старцем божьим, праведным. Из дальнего залесного поселеньица прибежит тропами неприметными девчоночка, к зимнице подкрадется тихонечко, поставит на оконце бурачок да узелок со снедью, постучится пальчиком:
— Дедушка Аксен! Дома ли? Вот матушка тебе милостынку прислала. По дедушке година, по бабушке сорочина!
И хлебушка, и горошку, и кваску добрые люди подадут, не забудут. Ну а рыбки да медку сам добывай, пока сила насовсем не покинула. На то оно и приузолье дикое да привольное. Вот так и живет старец Аксен, не грехи своей молодости замаливает, не душу спасает, а удалых молодцов от грозы-невзгоды укрывает.
Под теплой ночью спят леса приузольские. Сквозь леса речка Узола бойко так пробивается, как на свадьбу, спешит на встречу с Волгой у Соленых грязей. Под крутым берегом плеса костер горит. Просмоленный челн у берега, а вокруг костра шестеро ватажников. Седьмой поодаль, у береговой стены, на войлоке недвижим лежит, ковром дорогим укрыт. Недвижим, но видно, как его злая хвороба трясет.
Огонь в ночи, как зелье приворотное, привораживает, издали к себе манит. А тем, кто рядом, тихое Раздумье кладет на сердце. Сытого ко сну торопит» голодному ночи прибавляет.
Не спится, не дремлется шестерым у костра. По весне встретились им у Соленых грязей два челна с черноризниками. Подумалось, не монашья ли братия из Федоровской обители. Монахи-федоровцы на всю Волгу прославились угодничеством перед князьями да боярами. Не один раз попадались они с дарами, для хана припасенными, в руки атамана Позолоты со товарищами. «Подлизы басурманские, одной рукой крестятся, другой ордынца задабривают. Люди божьи, а служат аллаху да хану-басурману!» Такая о них слава была.
Вот и стакнулись молодцы узнать, что за монахи плывут, кому какое добро везут.
Да и узнали на свою голову. Позолота сам седьмой, а монахов четырнадцать. Да не в числе беда со крыта была. Схватился на мечах с атаманом монах, что на кормовом весле стоял, как ворон черный волосом. Недолго побились, но повисла вдруг у атаман рука левая, а из плеча — кровь ручьем. С больший трудом отцепились ватажники от тех черноризников. И вот уж кою неделю свой челн из конца в конец по Волге гоняют, разыскивая инока Макария, что своим целительством Печерскую обитель прославил. Как назло к раненому атаману еще и лихоманка пристала. И плошал на глазах Сарынь Позолота. Все свою Оленку проститься зовет. И своих удальцов не узнает. A чем только не лечили! И по знахарям и по колдунам возили. И в обитель Печерскую заглядывали, да без толку, только страху на монахов нагнали. И тает свечой атаман лихой, на всю Волгу молвой прославленный.
Была бы тишина сонная на речке Узоле, кабы струя ее под берегом сама с собой не разговаривала да замолчал бы озорной соловушка. Вот совсем рядом в темени чуть слышный шорох послышался. И как пружиной подкинуло шестерых удальцов, и за мечи схватились они при страшном окрике: — Не вешай головы! Сар-р-рынь! Сам Позолота, откинув ковер, приподнялся на войлоке и, опираясь на здоровую руку, в темноту глядел. Вот на свет костра леший старый шагнул. Глаза, как у филина, широко поставлены. На худых костистых плечах бурый кафтан, рубаха чуть не до колен, пояском подтянута, из-под рубахи порты вокороть, по колено от росы мокрые. На голове, на ногах — ничего.
Глазастый, лобастый, а волосом — белее снега белого. — Ох, полоумные, оторви ваши головы! Знатное же местечко для ночного привала выбрали! Ваш костер с крутояра до самой Волги просвечивает! Али дуракам неведомо, что после печерского праздника, где вы огоньком божьему храму погрозили, княжья стража по всей округе рыщет, увечного атамана Позолоту разыскивая?
Не вдруг узнали молодцы старого Аксена. А бывалый атаман-разбойник не на шутку расходился:
— Развели огонь и спят сидя: вот, мол, глядите, люди воеводины, берите, хватайте нас, как курей с наседала, рубите пустые головы! Туши костер! Неси атамана в челн! Плывите вверх до старицы Аксеновой!
Подождал, пока ватажники погрузились и отчалили, и потрусил впереди челна берегом, как птаха-поночуга неприметная. Только босые ноги мелькали Да седая голова маячила в утреннем сумраке.
Веками было безымянным одно глухое урочище в низовьях речки Узолы. Не имело ни имени, ни прозвища. Но вот поселился тут, скрываясь от грехов мятежной молодости, старый человек и Аксеном назвался. Зажил тихо, незаметно и другим таким же буйным горемыкам в своем жилье-пристанище не отказывал. И вот стало тут все прозываться именем Аксеновым. Зимница — Аксенова, закутка — Аксенова, и озеро-старица, и сосновый бор, и куща ясеневая — все прозвано не смерда именем, хлебороба мирного, бесталанного, а именем волгаря удалого, Разбойного. Народная память проста да правдива: знает, кого при себе удержать.
На рассвете Семеновы молодцы свой челн в Аксенову старицу завели, в конец проплыли и у знакомой зимницы причалили. Причалили и дивятся диву дивному. На берегу, под вязами, два больших челна вверх дном опрокинуты. В обрывистом берегу старицы землянки выкопаны, двери черной одежкой от комаров занавешены. И рыжий монах в челне вдали по озеру плавает, снасти выбирает. И сверкает в сетях серебре живое, холодное. Вот и старец Аксен из закутки встречать спешит, а с ним опять же монах. Монах, а с мечом у пояса. Тут молодцы атамана на ковре из челна подняли и под вязы на мураву вынесли.
Склонился целитель Макарий над увечным атаманом и на его висок руку свою бережно положил Живой стрункой билась неприметная жилка, билась, вздрагивая, словно сказать хотела: «Пока жив — жив пока! Пока жив — жив пока!» Стучит и бьется жилка жизни под пальцами инока, бойко, но тревожной будто на помощь зовет. Ухватили молодцы ковер за углы и вслед за целителем в зимницу атамана понесли.

Побратимы