Митяй – казак бесстрашный

Рассказывали люди, когда Митяй мал еще был, чуть больше рукавицы, лежал он в люльке. Насупленный, сурьезный такой. В курене ни души: отец в поле, мать хлопотала где-то по домашности.
Подкрался к люльке Страх и стал ребенку рожи корчить, чтоб напужать мальца. А Митяй изловчился. Хвать его за бороду и ну трепать. Да так ухватил – не отдерешь. Крики, вопли в курене. Мать услыхала. Ой, чтой-то с Митяем? Забежала сама не своя, а он в люльке лежит, от удовольствия пузыри пускает, в руках пучок сивых волос держит, играется. А за окном плач да угрозы, да воркотня. Где это видано, чтоб со Страхом так обращаться.
Следующий случай вышел, когда Митяю три года исполнилось. Посадил его отец на коня, чтоб по двору провезти, по казачьему обычаю. Страх из-за сарая как выскочит, отец напугался до смерти, из рук узду выпустил. Конь – на дыбки и понес через забор в чисто поле. Убьется малец! Замерло сердце у отца, мать в голос завыла. День к вечеру уже пошел. Видят, идет конь ко двору, весь в пене. А на нем Митяй восседает. Довольный. Вот какие чудеса чудесные!
Другой случай такой был. Митяй уже в малолетках ходил. В путину со взрослыми невод увязался тянуть. Упросил Страх Водяного побаловать, людям объявиться,
– А я, говорит, – за кусточками посижу.
Долго не хотел этого Водяной. Не солидно, мол. Да согласился наконец. Тянут казаки невод. Тяжело. Видать много рыбы попалось. Подтащили к берегу. А из мотни Водяной, возьми да объявись. Врассыпную народ, кто куда. Страх хихикает, ручонки потирает. Довольный. Смотрит, а Митяй, как стоял на бережку, так и стоит. Говорит Водяному:
– Ты что балуешь?
А Водяной ему бряк в ответ:
– Где здесь дорога на Царицын?
– А вот тамочки, – говорит Митяй, – так прямиком и держи по реченьке.
Развернулся Водяной, от досады Страху кулаком помахал и пошлепал прямо по воде в ту сторону, куда ему Митяй указал.
Пошла с тех пор за Митяем слава бесстрашного.
Подрос Митяй, в года вошел. Война приключилася. Пошел Митяй на войну. А Страх в обозе пристроился. «Уж тут, – думает, – я его пройму».
Вышли казаки к позициям. Слышит Митяй команду:
– Подтянуть подпруги! Садись! Смирно! Шашки вон! В атаку с гиком марш-марш!
Чует Митяй, что-то тревожит его, не по себе ему чего-то. Оглянулся, а сзади на крупе Страх присел и ухмыляется. Выхватил Митяй нагайку и проканифолил Страха от души.
– Размякни маленько, отдышись.
Пули – тзык-тзык! Орудия громыхают, пехота сгурбилась, как стадо, тут казаки врезались в самую гущу. Тут и Митяй подоспел, злой, что замешкался. Упаси боже, что плохое подумают! Вертится на своем маштаке, рубится без устали. Кровь разгорячилась, рука расходилась. Тут наш трубач «стой!» играет, «ап-пель!». Пехота заторопилась, ну, стрелочки, пора и в кусточки. Наши отошли, а Митяй не слышит, в самый раж вошел. Вражий офицер говорит своим метким стрелкам:
– Ну, братцы, ссадите вон того молодца.
Да где там! Такого молодца разве пулей возьмешь. Тут и станичники на выручку пришли, ударили по неприятелю. Опрокинули. Хоть рыло в грязи, да наша взяла. После боя позвал Митяя к себе генерал.
– Хороший ли ты казак? – спрашивает.
– Под судом и следствием не был, – отвечает Митяй.
– На следующий раз попадешь, если команды слушать не будешь. И произвел его в урядники.
После того, как Митяй нагайкой проканифолил Страха, забился он в самые что ни на есть калюки, охает-стонет: «И что же это на белом свете такое происходит».
Глядь, а рядом Смерть стоит. Притомилась. Жатва ей большая вышла. Стоит, на косу тяжело опершись… Страх к ней.
– Подсоби, – говорит.
– Да на что он тебе сдался? У меня и без него дел по самую маковку.
– До чего ж ты, – говорит Страх, – неупросливая, когда надо. Ты вот тут гузынишься, а он меня за живое задел. Страх я или кто? Подсоби! Иль мы не в родстве ходим? Всегда рядышком, бок о бок по белу свету.
– Ладно, не трандычи, – говорит Смерть нехотя, – будь по-твоему.
Сидит Митяй, шашку чистит. Видит, батюшки мои! К нему Смерть поспешает, а сзади Страх чикиляет. Подходит она к нему и спрашивает:
– Как жизня-то?
– Да житьишко вмоготу, – отвечает Митяй.
– Ну что, казак, пришел черед твой ко мне в гости иттить.
– А я, – говорит Митяй, – не спешу. Я еще обожду.
Зенки свои вытаращил. Желваками заиграл. Вырвал у Смерти косу. Сломал. Нагайку из-за голенища вытащил. Да как ее оттянет. Да раз, да два. Отлупцевал Смерть.
Страх видит такое дело. В бега ударился. А за ним Смерть. Грозится, ты, мол, еще у меня наплачешься. Гляди, наведаюсь.
– Приходи, – говорит Митяй. – Нагаечкой проканифолю. Отлегнет тебе маленько.
Много еще геройств Митяй всяких совершил. Записался он охотником во вражеском тылу похозяйничать. Сколько укреплений взорвал, складов сжег, языков в плен забрал – не счесть.
А вскоре замирение вышло. Смерть-то наших не принимает, вражья пуля не берет. Запросил неприятель пощады. И пошла гульба. Приступили казачки шиночки проверять.
Пошел с ними Митяй. Увидел шинкарочку. Больно приглядна. Девка, как есть без пороку. Говорит ей:
– У меня, красавица, каждая косточка, каждая жилка, кажись тебе радуется.
А сам думает: «Откуль у него такие слова взялись?» Аж сердце у самого защипало.
– Речи твои медовые, – отвечает ему шинкарочка, – тока у меня другой на примете имеется, ни тебе чета.
– Ладно, – говорит Митяй. – Быть так, коли пометил дьяк.
А сердце еще больше заныло. Глядь, а около него Страх на лавке пристроился, чего-то выжидает. Митяй как уважил его кулачищем между глаз.
– Что щеришься, корявый?
Визг тут поднялся. Весь шинок перебудоражил. Кинулись землячки к Митяю, мол, перепил маленько. Успокойся.
– Ничего, – отвечает Митяй, – я еще посижу.
Вот сидит. Заговорило у него ретивое. Захотел он порешить дело в один прием.
– Проводи меня, раскрасавица, до крыльца, чтой-то я намахорился, проветриться надоть.
Довела шинкарочка его до крыльца. Ухватил ее Митяй. Бросил поперек седла. Гикнул. И был таков. Льет шинкарочка слезы, голосит по отцу-матери, по милому дружку.
– Умру я, девка, в чужедальней стороне, неоплаканная… Ты не жди меня, миленький, в глухую ночь… Ты не жди меня, хорошенький, на белой заре… Чему быть – так верно сбудется…
Не слушает ее Митяй, коня торопит.
– Може, – говорит, – на свое счастье едешь.
Вернулся казак домой с молодой женой. Раскрасавицей. Тока печальной больно да молчаливой.
Вон сколько наград на груди поблескивает, но сторонятся люди Митяя, дружбу не водят, даже годки, и те поспешали при встрече обойти стороной. Митяю это не в тягость. «Квелый народец пошел, – думает, – завидки их берут. Вот и гузынятся». А сам за собой ничего не видит. Слова ему поперек не скажи. Если сам что скажет – как отрежет, все по его будет. Пытались старики его урезонить. Да где там, гордыня через край хлещет.
Жена принесла ему двойню: мальчика и девочку. Подошел он к сыну. Тот плачет-заливается. Махнул рукой – не в его породу, а на дочку и смотреть не стал.
Потомился он еще малость дома и засобирался в дальние края.
– Хочу, – говорит, – себе ровню найти.
Мать к нему.
– Мы-то с отцом старые. Как же детишки без кормильца?
– Ничего, перемогите. Мне, – говорит, – здесь тошно за плугом ходить да косой махать. Чтоб я на это жизню положил? У меня другое предназначение. И уехал.
Лет десять, а може и поболе того, не было Митяя в родных местах. В каких краях его носило, где пути-дороги его лежали, одному ему ведомо.
Видят люди, едет Митяй, едет. Сам черт ему не брат. Годы его не берут. Какой был, такой и остался. Значит, не припало ему себе ровню найти. Сидит в седле, как влитой. Та же стать, та же сила из него идет. Подъехал он к своему подворью. А оно крапивой да лебедой заросло. На том месте, где курень стоял, ямы да колдобины.
Рассказали ему соседи, что, мол, умерли старики сразу же после его отъезда, а за ними и женка убралась.
– А дети, – спрашивает, – где?
– Дети по людям пошли. И пропал их след.
Глядит на Митяя народ, хотя бы слезинку проронил иль слово какое сказал. Вот твердокаменный! Сел Митяй на коня. И в галоп его пустил.
Загнал Митяй коня до смерти. Бросил. Пошел дальше пешки. Идет, себя не помнит. Подошел к омуту. «Эх, жизнь пустая. Ничего в ней не нашел».
И в омут – головой. А из омута сила неведомая его на берег выпихнула. По воде пузыри пошли. Вынырнул Водяной и говорит сердито:
– Я тя знаю. Ты Митяй – казак бесстрашный. Ты мне здесь такой не нужон.
Отошел Митяй от омута подале. Упал на лугу. Трясет его тело. Водит. Судорогами бьет. То в жар, то в холод бросает. Забылся на час. Через сколько очнулся, не помнит. Ладонью по лицу провел. А оно мокрое. От слез-то, мокрое. С мальства не плакал. И вот тебе! Сердце размякло. На душе потеплело.
Лежит Митяй, голубым небом любуется, каждой травиночке, каждой букашечке радуется. Хряснула ветка. Вздрогнул Митяй. «Никак, испугался». Обрадовался. «Теперь как все люди заживу, – думает, – детишек сыщу. Прощения попрошу. Авось примут». Сомнение в себе появилось. Думы одолевают. Родителей, жену вспомнил. Закручинился. На душе засаднило. Раскаяние Митяя за сердце взяло. Привстал казак с травы. Смотрит. Глазам своим верить не хочет. Над ним Страх сидит. Лыбится, довольный. А за ним Смерть стоит молча, свой черед ждет.
Повело Митяя, передернуло. Лицом белый стал, как мел. Колени перед ними преклонил.
– Погодите, – говорит, – дайте детишек найтить. На ноги поставить. А потом сам к вам приду.
– Нам годить не досуг, – говорит Страх. – Я тебя столько годов ждал, когда ты меня позовешь.
– Что ж, – говорит Митяй. С земли встал. – Бери, косая.
И к Смерти обращается. А она ему в ответ:
– Должен ты страдание в этой жизни принять. Без этого я тебя к себе не возьму. И отвернулась. Говорит Страх:
– Вот я тебя по лесам, по долам повожу. Примешь переживания, что тебе отведены, а там Смерть тобой займется.
И повел Страх Митяя над пропастями глубокими, по мосточкам шатким, по болотам топким, по пустыням жарким… Побелел Митяй, как лунь, руки-ноги скорчились, дрожат. Пришел черед Смерти. Стала она у него жизнь по капле отнимать, приговаривать:
– Не видать тебе, Митяй, своих детушек. Некому тебя будет хоронить, никому ты ненужный.
Натешилась Смерть над Митяем досыта. Бросила у дороги. Лежит Митяй, последняя капля жизни в нем еле-еле теплится.
А по дороге едут дети с сенокоса, брат да сестра. Увидели, человек лежит, а над ним вороны кружат. Лошадей остановили. К нему кинулись. Ворон распугали. Уложили на телегу. Улыбнулся Митяй напоследки и умер. Привезли его на хутор, обмыли тело. Похоронили. Поплакали вдосталь.
То и были дети Митяя, сын да дочь. Узнал их, видно, перед смертью отец.