Сказ о коне Сарацине

Сергей Васильевич Афоньшин

Страница 2

Начал понимать Перемет, что обманулся он в беспутной жизни, да поздно спохватился. Сиротливо висел среди дубовых столбов вечевой колокол Нижня Новгорода. Давно не служил он народу нижегородскому. Но собрались голытьба, да смердь, да молодцы из вольницы, ударили в колокол, созвали народ и ополчились поголовно против княжеской шайки притеснителей. От восставшего народа переметнулся князь с остатками дружины в Радиловград. Но и там ему пятки жгло, со всех сторон боязно. Вот и подался он в глухомань заволжскую, в земли вятские да черемисские. Сначала по-за Ветлугой ходил, черемис зорил, притеснял, потом на Вятку пришел. Показался ему народ там доверчивым да простецким и задумал было тут на княжение сесть. Но недаром исстари сказано, что народ вятский прост, да хватский. Так испокон веков было. И сказали вятичи князю Перемету:
— Из Новгорода Великого дошло до нас о том, какой ты есть. А теперь и сами видим, чего ждать от тебя и татей твоих. Уходите всей шайкой восвояси да подале, пока головы носите. Наша Вятка не так глубока, как Волга, но местечко поглубже для вас найдется! — После того последние воины и приспешники от Перемета отшатнулись и по сторонам разбрелись. Понял князь, что звезда его бесталанная закатывается. Просыпались совесть и раскаяние. Совсем не нужен был князь народу, что держался дружбы с Великим Новгородом. Как загнанный волк метался он по вятской земле, не находя ни отдыха, ни пристанища. Дурные люди под конец своей жизни к молитвам да к богу прибегают и ответ за свои дела на бога сваливают. Так и князь Перемет порешил:
— Поеду на Волгу, пусть казнь принять, да от своих нижегородцев. Постригусь в монастырь, прощение у бога вымолю!
Спешит лесной дорогой всадник на заморенном коне. Конь серый в яблоках, сединой тронутый, ушами шустро прядет, перед непогодой всхрапывает. Воин спит либо дремлет, поводья на лугу бросил, сидит в седле нахохлившись мокрым вороном. Вот расступился лес, впереди полько зеленое, весенним закатом освещенное. За польком холмы, от леса кудрявые, а с холмов волнами бежит вечерний звон. Очнулся всадник, поводья в руку взял. Замолчали колокола, зато песня послышалась суровая. Заржал тут Сарацин призывно, радостно, ушки навострил и шагу прибавил. И посмеялся над ним всадник невесело: — Али ячмень да пойло почуял, собачья кровь! За польком среди холмов показалось озеро, тихое да ясное, как голубой алмаз на челе земли. На холме над самым обрывом монастырь за частокольной стеной. Избы-кельи из вековых сосен срублены, берестом покрыты, крошечными оконцами на свет глядят. Храм без куполов, без луковиц, приземистый, но крест свой тяжелый, как голову, высоко держал. И весь он в озере, как в щите стальном, отражался. Загляделся Перемет и тишиной заслушался. И тишина, и глушь, но давно сюда молва дошла о том, что князь Перемет не только злодеем стал, но перенял и веру, и обычаи басурманские.
У монастырских ворот к дубовому столбу-коновязи князь коня за повод привязал и в ворота тяжелые кулаком постучал. Сквозь решетку кованую видно было, как инок на костылях к воротам приковылял. Застучали засовы дубовые, запоры потайные, ворота распахнулись и, пропустивши гостя, глухо захлопнулись.
В тот вечер князь Перемет за всю свою жизнь впервые с колен поклонился не хану-басурману, а русскому и о всех своих злодеяниях рассказал. Надолго задумался старец Досифей, игумен иноческой обители. Потом сказал:
— Перед богом боязно принять тебя в послушники, но будем за тебя небеса просить. Пойдем на вечернюю молитву, князь!
Собрались во храме чернецы-иноки, свечи да лампады засветили и за спасение раба божия молиться начали. После тихой молитвы, когда все для земных поклонов на колени опустились, инок на костылях один молитву запел. Любо было слушать калеку Зиновия. Могучей серебряной струной звенел и гремел его голос под сводами церковушки и показался Перемету знакомым. Но он усердно молился и кланялся вслед за монахами. Вдруг почудилось всем, что загудела и содрогнулась земля. От страха замерли монахи, а Перемет приказал:
— Молись, молись! Это мой конь у коновязи копытом в землю бьет!
Снова зашептали молитву иноки, земные поклоны, отбивая, а инок Зиновий пел не переставая. С новой силой содрогнулась земля под храмом, онемели от ужаса иноки.
А конь Сарацин, заслышав родной голос гусляра Бояна, бил в землю копытом, ржал и рвался с коновязи.
— Молись, молись! — грозно успокаивал монахов князь. — Это мой конь в землю копытом бьет!
Но монахам было уже не до молитвы. Только Зиновий, певец и воин, пел все громче и вдохновеннее, и не вдруг поняли князь и монахи, о чем он поет перед алтарем:

...Пес шелудивый прибежал
В обитель к нам искать спасенья!
Какую милость ожидать
Ему от нашего моленья!..

— Так-то вы молитесь за спасенье души моей! — в бешенстве закричал Перемет, наступая на иноков, и меч свой из ножен выхватил. Приготовились к смерти старцы, не дрогнул, не обернулся послушник Зиновий. Грозным укором звучал в храме его мощный голос:

Навеки проклят будет тот,
Чьей волей край родной поруган!
Кто предал Русь, жену и друга —
Одно презрение найдет!

А конь Сарацин все безумнее рвался у коновязи. Все злее бил в землю могучим копытом. И поползла вершина горы вместе с монастырем вниз, в озеро. Потухли в храме свечи и лампады, затрещали стены, тревожно и жалобно зазвенели колокола. Рванулся тут Сарацин, порвал оброть ременную, отпрянул от обрыва и заржал страшно, призывно и радостно. Расступились воды глубокого озера, пустили гору-оползень с монастырем и сокрыли все, словно ворота наглухо захлопнулись. Только волна-страшилище прокатилась до дальнего берега и с шумом вернулась вспять. И успокоилось все навека.
Не один раз прибегал умный конь туда, где в последний раз слышал голос хозяина. Прислушивался к озеру, бил копытом по краю обрыва, отваливая глыбы земли. Но молчали холмы и озеро. Только одинокий лебедь-кликун плавал и призывно трубил как в рог серебряный. Долго Сарацин не забывал это место и навещал его, пока пе погиб от истощения и тоски в дремучих лесах керженских. То место-урочище издревле Конем прозвано. Так оно и сейчас называется. А на Светлояре с той поры и до недавних лет каждой весной появлялся лебедь-кликун с певучим серебряным горлом. Храбро и горделиво выгнув шею, плавал он по озеру и, никого не докликавшись, улетал в полуночную сторону.
Вот какая сказка ходила, бывало, по народу вокруг Светлояра и града Китежа.

Страница 1   Страница 2